16.05.2018 в 20:55 пишет agua-tofana:
Вороны, челлендж, часть третья, аналитическая
Вот это обязательно надо было принести и положить и на ЗФБ, и сюда, потому что это альфа и омега всего - наш хэдканон, точнее, его скелет, на который нагружается все остальное. Это хорошая штука, и я его люблю.
Название: Судзуран как гнездо для воронят с эмоциональным пиздецом в анамнезе
В соавторстве с человек и кот
Форма: фандомная аналитика (эссе) ой да ладно, причесанный поток комментов из треда
Размер: 6276 слов
Персонажи: Генджи Такия, Токио Тацукава, Идзаки Шун, Тамао Серидзава
Категория: джен, слэш
Рейтинг: R
Предупреждение: хэдканон. Очень хэдканон. Сплошной хэдканон ваще. Советую шапочек из фольги
Примечание: условный диалог, мат, встречаются параллели с "Гарри Поттером" и "Властелином Колец"
— Нет сомнений, что беспроблемных персонажей не бывает, ибо это: а) тупо скучно и б) нереалистично. Но в квадрате Тамао – Токио – Генджи – Шун — это просто какое-то комбо-комбо. Начнем с Генджи, пожалуй, — с ним как-то попроще.
С Генджи так-то все ясно — адски запущенный ребенок. Мамы нет, папа на воспитание положил все что мог. Вся социализация — собственных рук дело, эмоционалка — пиздец в принципе. Собственно, все, что он хорошо понимает — как действовать, как себя вести — это драка. У него логика силы: кто кого нагнул, тот и прав. Другой он в принципе не знает. И поскольку ему все-таки (естественно) хочется что-то значить в глазах отца (он хочет, чтобы его любили, что уж там), он и пытается этого добиться, исходя из известных ему принципов: покорю Судзуран, докажу, что крутой, вот это все.
А потом он приходит в Судзуран, и там все оказывается не совсем так.
Я так представляю, что для Генджи, вот в этом его недетском возрасте, людей вообще не существует. Он их не видит. Есть шаблоны: вот это отец, это его очередная шлюха, это его люди. Генджи кажется, что жизнь — это строго распределенные роли. У него нет эмоциональной связи с окружением — да и откуда ей взяться. Мне его ужасно жалко, а то, что в нем все равно осталось вот это гриффиндорское —слабоумие и отвага безумная стойкость, определенные принципы и желание защитить — восхищает, учитывая, что все это его собственная заслуга. И в нем абсолютно нет эгоизма. Даже Судзуран — не самоцель, не для эго, а лишь способ заслужить любовь. (И якудза из него будет хреновый.)
И вот он приходит в Судзуран, а там внезапно — люди. Тамао, который просто охуенен, что уж там. Совершенно не тот тип лидера, который привык видеть Генджи. Токио — единственный, с кем у Генджи была какая-то эмоциональная связь, не окрашенная иерархическими отношениями и прочей хренью из его головы. И Идзаки, который влегкую поступает так, как, в представлении Генджи, никто и никогда поступать не должен. И Риндаман, который может быть вот так — сам по себе. И остальные. И вот это все. И надо разрабатывать стратегию, и контактировать с людьми, и что-то придумывать, и с наскока нихрена не выходит, и Генджи не понимает, что делать. Драться — понимает, а вот остальное... Но он не сдается все равно, хотя ему все пиздец как сложно, не то что морду кому набить. Он учится. Судзуран же реально школа, просто в более широком смысле. И после такого обучения, верю, Генджи уже таки сможет послать нахер папино наследство — и не просто послать, а обдуманно и сознательно — и поискать какой-то свой путь. Не знаю, что из этого выйдет, но, по крайней мере, он будет уметь делать выбор. (Взросление это называется.)
Кстати, он очень легко на какое-то время может стать оружием в чьих-либо руках. Но как только поймет, что его используют — случится глобальная катастрофа и армагеддец.
За ним идут, потому что в нем нет ни эгоизма, ни злобы, и при этом он лидер по характеру. Ему проще сделать самому — ухо там подставить под нож или оказаться на веревке на месте Идзаки, потому что он заранее считает, что весь риск — его. Это в нем и притягивает.
(И еще улыбка Огури Шуна, да.)
Серьезно, Генджи классный. Со всеми его тараканами.
Про эмоции. Я не говорю, что их у Генджи нет, само собой. Наоборот, как у любого гриффиндорца, их полно, но пользоваться он умеет единицами. Остальному его просто некому было научить. Он не знает, куда и как прикладывать чувства, вот вообще. Боевая самурайская ярость — это пожалуйста, это он знает. Нахамить в лицо — это тоже знает (к вопросу о намеренном вызывании эмоций у других — тут он тоже плавает, никогда не понимает, как люди отреагируют на что-то иное, кроме вызова). И вот когда он видит еле живого Шуна, в нем поднимается буря незнакомых, непонятных эмоций, которые он выразить не умеет от слова вообще, кроме как — правильно, пойти кому-нибудь в рожу дать. Это момент внутреннего смятения, внутренней бури, не находящей выражения. И потом, когда он встречает Шуна после больницы, все, что он может придумать — тычок кулаком в плечо, и для него, блядь, это вообще прогресс! Ему очень повезло, что Идзаки профи в считывании чужих эмоций и все понял правильно.
— Дальше — Идзаки. Семья Идзаки — обычный средний класс. Такой средний средний. Может даже чуть ниже средней линии. По сравнению с Тамао, конечно, вполне благополучно выглядят. (Токаджи, кстати, на том же уровне, ну, может, на пару делений выше, что в принципе не ощутимо. То есть на социальном уровне они как раз друг друга вполне понимают, один язык.)
Но благополучность у них в основном внешняя. Так часто бывает. Внутри у них тоже такие в общем-то обычные, как у многих, бытовые распри. Ну, может, чуть травматичнее, чем "обычный" уровень. Глава семьи много работает, как у них принято, на неплохом, наверное, счету за счет усердия, хотя звезд с неба не хватает. Напряжение выплескивает в домашних скандалах. Легкое рукоприкладство в ходу, прилетает и Шуну за компанию. Мать — домохозяйка, немного истерична, нервна, затевает ссоры на ровном месте даже сама с собой, когда больше не с кем, вечное недовольство всем — то ли по складу характера такая, то ли жизнь довела. Тем не менее, вполне себе живут в таком вот своем режиме. А когда старшему лет восемь-десять, еще детей заводят — погодков, мальчика и девочку. Дети тоже не очень спокойные, нервные, орут. Маленький домашний ад, ничего особенного, куча народу так живет.
Собственно, способов отстоять свою территорию (безопасность, покой) у маленького существа немного: либо вести себя так же, как остальные, встраиваться в этот странный циклический режим, где ругань, тумаки, слезы и затишье как времена года, неизбежны и правильны; либо оставаться невидимкой вне его. И вот мне кажется, что Шун инстинктивно выбрал второй путь. Он был ему ближе по характеру, видимо. Он начал строить эту свою слизеринскую крепость, еще сам не понимая, что делает. Отгораживаться от чужих эмоций, не позволяя затянуть себя в водоворот, — "все это не мое, это не со мной, это не для меня". И одновременно, для собственной же безопасности, учился читать по мельчайшим признакам чужие эмоции — чего ждать от вернувшегося с работы отца; в каком настроении мать; когда можно попросить что-то необходимое, а когда лучше слинять как можно скорее, подставив под удар малолетних сиблингов. Способ защиты, вырабатывавшийся и совершенствовавшийся годами. Полная осознанная сепаратность во всем, кроме экономических вопросов. Думаю, как только смог, он четко обговорил с отцом, кто кому что должен. (И, полагаю, отец слегка охуел от такой внезапно обнаружившейся расчетливой прагматичности.) Никаких гриффиндорских "уйду в ночь глухую без шапки и без денег" тут, конечно, не было. Не исключено, что отец даже оплачивает съем какой-нибудь крошечной студии в жопе мира. Но даже если пока нет, в любом случае, Идзаки свалит из-под отчего крова при первой возможности. Ибо заебало сил нет.
Как он оказывается в Судзуране? Ну, тут может быть несколько вариантов. Либо его запихивают в ближайшую школу, потому что лень подыскивать другую и вообще, "пусть учится быть мужчиной и постоять за себя"; либо, наоборот, это его выбор — демонстративное "мне покласть на ваше мнение и на то, как вы будете объяснять знакомым, почему ваш сын учится в таком хуевом месте" (ставлю на второе).
— В Судзуране он довольно быстро становится лидером класса благодаря невольно выработавшемуся умению понимать намерения окружающих и умению просчитывать развитие событий. (Кстати, он должен отлично играть в карты и прочее. Думаю на этом они сошлись с Тамао.) Ну и в драке он очень даже неплох.
До Генджи, наверное, стоит отметить два момента. Тамао. Вот у Идзаки теоретически все есть. Но чего-то не хватает, чтобы быть безусловным лидером, за которым идут. Зато у него хватает мозгов, чтобы разглядеть истинного лидера. Думаю, он видит в Тамао ту силу, которую может уважать — и для него честь принять ее как данность. Но — но. Думаю, в какой-то момент Идзаки чуть ошибся в расчетах и зашел слишком далеко. Даже не так — он не ошибся. Тамао просто еще и сам не знал, что происходит между ним и Токио, но когда Идзаки попробовал зайти чуть дальше дружбы, инстинктивно отклонился. И правильно сделал так-то; но Идзаки этого не простил. Слизеринцы вообще такого не прощают — потому что это очень болезненный удар. Я не говорю, что это было основополагающим в том, что он пошел за Генджи — нет, конечно. Но свою небольшую роль сыграло. После Тамао Идзаки нужен был реванш — чтобы заделать брешь в стене своей крепости. И он пытался его получить. Правда, не вышло, но к тому времени это уже не имело такого значения.
Ну а Токаджи — ну а что Токаджи. Он тоже слизеринец, походу. И вот его переклинило на Идзаки. Он бы у него цепным псом был, если бы Идзаки захотел. Но Идзаки это нафиг не надо. Идзаки его не видит, он смотрит сквозь него. Потому что реально — не нужен. Никак. Ни для чего. И Токаджи это видит, но отпустить — не может. И это его бесит. Отличительная черта слизов — ненавидеть то, чего не можешь получить, и себя за то, что хочешь этого. Когда появляется Токио, когда всем участникам этого ебаного многоугольника становится ясно, что Идзаки тут ловить нечего, в Токаджи вспыхивает надежда: а вдруг? И тут бац — Генджи. Поэтому Токаджи делает с Идзаки то, что делает. Делает с удовольствием. Мстит не за Серидзаву — за себя. В общем-то — страшное дело.
— Генджи. Ну вот да. Генджи — то, что случается.
Тамао, допустим, на месте Идзаки просто поржал бы и послал нахуй новичка, пришедшего с таким предложением. Но Идзаки так не поступит. Ему органолептического анализа недостаточно. Ему лабораторные исследования нужны на всякий случай. Новичок напрашивается? Ну, пожалуйста, пусть на своей шкуре узнает, что такое Судзуран.
То, что случилось с Идзаки в то время, пока он смотрел, как его ребята разбираются с Генджи, время от времени случается почти с каждым слизеринцем. Отследить самый начальный момент формирования урагана никому не под силу. А затем массы горячего воздуха начинают формироваться, и тут уже поздно становиться на пути. Это нельзя остановить. Это с Идзаки и случилось. Тайфун Генджи. Что он в нем увидел? Огонь, конечно же. Пламя, в котором живет дракон. И как воздух отдает огню кислород, так и Идзаки отдал себя. Ну как отдал? — из него просто высосало весь кислород этой жесткой тягой. И все.
Конечно, лицо Идзаки держал. И все то время, пока Генджи падал и поднимался, и после, до момента, когда решение было принято, у него в голове шел жесточайший анализ всего происходящего, всех возможных вариантов развития событий, всех нюансов — причем под безжалостным давлением эмоций. Это только слизеринцы так умеют, отвечаю. И когда он пришел пакт заключать, он уже очень многое знал. Чем ему это аукнется и в школе, и по жизни. Что Генджи — не самый надежный вклад. Что, придется, блядь, вкладываться. Даже риск в процентах подсчитал, я уверена. И абсолютно осознанно пошел на него. Вот Тамао ставит на Генджи в схватке с Риндаманом. Идзаки даже ставить не надо — он и так уже поставил на Генджи все. Самурайская преданность. Но... Есть нюансы.
Я бы не сказала, что Идзаки — серый кардинал в полном смысле слова. Он не прячется в тени. Он рядом. Всегда. Но он ветер, который направляет движение пламени. Потому что его не устроит быть самураем у рядового хозяина. Потому что если он кого-то выбрал, этот кто-то должен быть как минимум достоин этого выбора. Он так и говорит Генджи — не подведи меня. И орет на него, когда надо. И поможет. И поймет. Он все сделает для Генджи, потому что он сам так выбрал. Кстати — мог и не выбрать. Идзаки реально мог отказаться от всего этого. У него бы хватило сил. Да, было бы пиздец как хуево, но он бы справился. Он может. Но он выбрал так. И будет верен своему решению — если только Генджи не сделает чего-то такого, что изменит его. И тогда Идзаки просто уйдет. И вторых шансов не будет. В этом квадрате каждый может дать другому второй шанс — но не Идзаки.
И вот эта его черта ему потом аукается здорово. У Идзаки все схвачено, и в этом плане он все-таки просчитывает последствия. Они с Тамао оба проницательные, только у Идзаки проницательность базируется на логике, ближе к Токио, а у Тамао — на чувствах и самоощущении мира. Make love, not war — недоделанный хиппи Тамао. Недоделанный, потому что сама атмосфера в Судзуране вынуждает жить по его правилам.
— Тамао. Вот есть люди, которые рвутся в лидеры, есть те, что всегда в тени, есть те, кто может при случае — а есть те, кому это и не особо надо, но все равно выходит, и случись что — все смотрят на них. Почему? Вот так. Привыкли, что эти — могут. Точнее, не могут не помочь. Почему вот этот вышедший из тюрьмы придурок ковриком падает под босые ноги Тамао? Потому что верит: тут — защитят. Без особого желания, с неохотой, без необходимости — но блин, не может Тамао просто взять и бросить человека. Он вот и хотел бы ловить рыбу на реке или там с Токио на закат смотреть — но никогда, никогда же не выходит.
Но он не рыцарь ветряных мельниц, однозначно. Вот донкихотство — это к Гриффиндору. А тут именно что Том Бомбадил — обдуманная такая забота. Он, конечно, хоббитцам поможет — но и за своими пони проследит, потому что они ему любого кольца дороже. Ему вообще-то на эти битвы за власть в общем-то насрать — у него дом,Токио Золотинка, запруда, весенняя уборка. В каком-то смысле самый земной факультет — Хаффлпафф — выше людского, сиюминутного. Старый, старый дракон.
Но вообще, конечно, не хотелось бы отнимать у Тамао молодость. Да, раздолбай, да, хиппи недоделанный, да, это странно сочетается с ответственностью, но такое бывает. Вот Ньют — тоже ведь раздолбай еще тот; но когда он бросается за обскуром, оставив Тине чемодан со словами "ты присмотри, если что" — вот тут ему можно отдать ему сердце сразу и без раздумий. Потому что он не просто делает что считает нужным, но и думает о тех, кто от него зависит. Такое спецумение, за которое их любят (ну или ненавидят, смотря кто).
Слышны локальные взрывы остатков мозга, вызванные образами переплетающегося звучания имен. Тамао-Токио — это челеста над рекой в легком тумане, а Генджи-Шун — ветер, раздувающий огненно-красные листья в большом, пустынном, немного запущенном парке.
— Из всех четверых Тамао наиболее свободен эмоционально. В этом его сила. Ему не нужно что-либо скрывать. Хотя... Порой он проявляет эмоции чуть слишком демонстративно — как в тот раз, когда Генджи поломал ему весь выигрыш. Он вообще очень хорошо управляет своими эмоциями — как всякий человек, обладающий внутренним спокойствием. А оно у Тамао есть. Он живет в своем ритме, по своим правилам, он не считает нужным подстраиваться под мир сверх необходимого минимума. Он самодостаточен и в то же время не отстранен от мира. Это очень хорошее, очень надежное сочетание. Почему я думаю, что его любовь к Токио это что-то такое же подлинное и настоящее, как и сам Тамао, что она его неотъемлемая часть, как часть тела? Потому что только болезнь Токио способна выбить его из колеи. Тамао в это время впервые и единожды выглядит потерянным. Ситуация, с которой он не может справиться при всей своей силе, и которую он должен бы поэтому отпустить — будь что будет. А он не может, не отпускает. Слабость, да. Но это не страшно, а хорошо. Да, я думаю, это хорошо, что у Тамао есть такая слабость. У дракона должно быть мягкое пятно в узорчатой броне. Иначе в броне нет смысла. Неуязвимость и смерть — они обычно где-то рядом. Уязвимый человек — живой человек. Если тебя нельзя убить, какая разница, жив ты или мертв?
— Живой человек — тот, кто может ощутить боль. Неуязвимый абстрагируется от мира, он теряет понимание, саму суть эмоций. В конце это фарфоровая статуэтка, для которой больше нет смысла ни в чем. Только высшие боги — исключение, там остается научный интерес, к какому финалу придет саморазрушающееся общество.
— Еще насчет слабости и силы — нет, Тамао не боится признавать себя таким, какой есть. И вот эта демонстративность, эти подобранные жвачки, босые ноги — да, он немного играет на опережение. Это его метод защиты. Не то чтобы он был ему чересчур нужен... Но все же нужен, выходит. "Я вот такой. Либо ты это принимаешь, либо в морду". У него это работает.
О жестокости. Разумеется, Тамао не жесток. Природа не может быть жестокой. Это стихия, инстинкты. У Идзаки проницательность базируется на логике, ближе к Токио, а у Тамао — на чувствах и самоощущении мира. Жестокость — изобретение разума, жесткость — свойство природы. Естественный отбор — штука жесткая, но не жестокая. (Поэтому Тамао плевать на Васио. Генджи, между прочим, более цивилизован — если под этим понимать социальные отношения. Он в них хоть по шаблону, но может. Тамао в них играет, раз надо, но в его мире многих из этих игр не было бы вообще.)
— Кстати, о Генджи. Я знаю, почему он молодец и за что его можно любить — он учится. У Тамао, у Токио и, конечно же, у Шуна. Учится говорить, думать, видеть. Учится жить. Ему нужно наверстать очень много, и он это делает. Прет куда-то в свою сторону — может, без цели, плевать, главное, что это его путь, собственный. И он всегда будет делать так. Он ворон-одиночка — но при этом ему, как и каждому из них, невероятно нужно гнездо. Он это нескоро признает, но оно ему нужно. Чтобы было. И можно представить, что, оказавшись в какой-то очередной и на сей раз глобальной жопе, откуда ему будет не выбраться, он не станет стремиться домой. Нет у него такой идеи — в последний раз увидеть близких, умереть среди своих. На самом деле ему пофиг, где умирать, у таких не бывает могил (с), перед смертью он будет думать не о близких, а о том, как бы продержаться подольше и цену за себя взять повыше. Но он будет знать, что это гнездо у него где-то есть. И надеяться, что у них все будет хорошо. И улыбаться.
— Возвращаясь к Тамао: ответственность — вот его обоюдоострый меч. С одной стороны, он предпочитает отвечать только за себя. А с другой, тот же характер не позволяет бросить тех, кого по той или иной причине он включил в ближний круг. На него надеются, рассчитывают. А главное — он знает, что вытянет, что сможет — и куда тут денешься? Бросить все он может только в критической ситуации (операция Токио) — потому что инстинктивно понимает: в данный момент именно это приоритетно. Потому что если он лишится этой части себя, ему будет плевать, чего от него ждут. Это как выломать огромную ветвь из дерева: все силы уйдут на залечивание раны, и все перекосится, и зарастет очень уродливо.
— Так и есть. И это будет шрам, который затягивается очень долго. У таких людей крайне высока выживаемость, несмотря ни на что. И он будет с этим жить. Но ему нужна будет потом замена. Потому что он пустится во все тяжкие без якоря. Его подхватит ветер. До момента, когда он заякорится в следующий раз. Якорь очень трудно искать, но фиксация моментальна. Думаю, с Токио так и было. Они просто встретились в пространстве, и их заземлило. Тамао меняет пространство под себя, Токио сам меняется под обстоятельства. И Тамао его, как кресло, обхватил. К слову о кресле: в случае Тамао именно место адаптируется под хозяина, а не хозяин под место.
Ну а почему именно Токио? Так-то это необъяснимо — почему один человек, а не другой. Это же логике не подчиняется. Но есть версия насчет одной из причин. Токио как раз не ждет от Тамао ничего. Ему не нужна защита, он не ждет, что Тамао будет хоть как-то где-то и в чем-то за него отвечать. Токио такое в принципе в голову прийти не может. Токио смотрит на Тамао как на закат — просто любуясь, просто радуясь тому, что он существует. Токио никогда не то что не захочет что-то менять в нем — он сделает все, чтобы этого не случилось, потому что Тамао нужен ему вот таким, какой он есть. Без оговорок. А перед этим трудно устоять.
Совершенство мертво. Так по-японски — оставить недостроенным угол на крыше дворца.
— Токио. К Токио отношение нежное и трепетное. Он сначала прошел как-то мимо глаз; зато потом... То-о-о-окио. Вот этот чистый, металлический звук — как струна, натянутая над водой. Чуть заметное сверкание. И возможность налететь и быть перерезанным пополам. Все очень непросто.
Но вначале речь пойдет о Луне Лавгуд — потому что Рейвенкло. Я не против милой, доброй и странной Луны. Тонко чувствующая — вот что выносит двуручным дисбиливом. Потому что, на мой взгляд, с эмоциями у Луны тот же пиздец, что и у некоторых судзурановцев. И по той же причине.
Вот момент в подземельях мэнора: когда Гарри и Рона бросают связанных в подвал, и Луна очень-очень вежливо распутывает веревки на их руках ржавым гвоздем. То есть наверху орет Белла, орет Гермиона, в подвале орут Рон и Гарри, дурдом полный — и тут Луна со своими "спасибо-извините" преспокойно расковыривает узлы (и руки, значит, не дрожали, раз быстро распутала, и мозги соображали). Нет ощущения: что-то тут не так?
А вот что не так. Живет девочка, чьи родители — хорошие, умные люди — очень увлечены своими делами. Они делают важные и нужные вещи, они действительно этим увлечены и на все готовы; непонятно, как у них дочь-то зародилась при всем этом. И они ее любят, несомненно; просто у одних любовь — это процесс непрерывной заботы, а у них — знание о ее существовании и нежность при ее появлении — невероятно, и это создали мы! Какая она милая! Пора вернуться к работе!
У них изначально нет расстановки "родитель — ребенок". У них расстановка "человек — человек". Без скидок на возраст, на опыт, на объективную разницу человека пожившего и человека нового. Сейчас речь не о том, чем хорош или плох этот подход. Важно, что он там имел место быть. За ребенком следили, конечно: достаточно неплохо на физическом уровне, очень хорошо — на интеллектуальном. Про эмоциональную сферу все как-то забыли. То есть ребенок-то об этом и не знает, а родители — ну, не считают столь значимой, например. Они и у себя-то этому не особо уделяют внимание. Они не задумываются, что как нужно учить ребенка есть ложкой и чистить зубы, так нужно учить и реагировать на обиды, принимать благодарность, выражать восторг, бояться страшного и радоваться веселому. Эмоциям тоже надо учиться, знакомиться с ними, учиться узнавать, переживать и отличать. И вот эта часть воспитания у Луны была благополучно похерена. Мама рано погибла — хотя, скажем честно, непохоже, чтобы она когда-либо занималась этим аспектом: разве что по минимуму. Ксенофилиус же, будучи так-то неплохим человеком, об этой стороне дела, скорее всего, и вовсе не задумывался. Они научили дочь очень многому — самостоятельности, умению познавать мир, тому особому мышлению, которое отличает рейвенкловцев, — умению видеть связи всего со всем, — но не научили любить, бояться, ненавидеть, ревновать. Легко представить, как она жалуется Ксено на мальчишек, отнявших у нее красивый камушек, а он рассеянно отвечает — это они не со зла, не обращай внимания, они вернут. И ведь он искренне считает, что так и надо! И Луна вырастает вот с этим странным перекосом в голове. Она не знает, что можно иначе реагировать на обидчиков. Что можно как-то выразить свои чувства понравившемуся человеку, что это вообще нужно делать. Она не умеет заводить друзей — никто не говорил ей, зачем и для чего, не говоря уж о том, как это делается. Ее эмоции в настолько зачаточном состоянии, что в подвале она боится лишь на уровне инстинктов, но ни разум, ни сердце в этом не участвуют. Она спокойна, потому что не знает, что ей нужно бояться, не знает, как это.
(И вот когда она выдумывает своих нарглов и прочее — это ведь и есть ее попытки объяснить человеческие чувства. Она просто не знает, как сделать иначе, вот и изобрела свой путь — кривой, косой, но какой уж есть. Человек грустит — его окружили нарглы, говорит Луна. Человек злой — значит его достают еще какие-нибудь хуярглы. Она придумывает этот свой птичий язык, потому что только так может объяснить, что чувствует она и что чувствуют другие. Она переводит и объясняет для себя эмоции вот таким опосредованным способом, вместо того, чтобы принимать их напрямую. Это как когда артерия берет на себя дополнительную нагрузку при иссечении основной. Увы, у нее не сформировалось иного инструмента для описания наблюдаемых явлений. Не самая трагичная история поттерианы, но все же.)
Конечно, Судзуран так-то не сказка, а Токио не Луна. Но в хэдканоне родители у него почти такие же. Работают оба, работа очень важная и очень хорошо оплачиваемая — IT, фармакология и т. п. Отец ученый, исследователь, мать — инженер высочайшего класса. Работой увлечены наглухо. Но не сумасшедшие ученые, конечно, вполне себе в социуме. Просто любят работу. Токио, конечно, единственный ребенок в семье. И там именно этот принцип воспитания: ребенок — человек, только маленький. С самого начала отношение как к равному. Приучение к самостоятельности, "есть проблема? — подумай, как можно ее решить, и сделай это, потом можешь прийти и рассказать". Они даже слушают, конечно же, но отдача далеко не та, что требуется ребенку. Но хвалят за правильные решения, смотрят как на взрослого. И он привыкает. Что каждый сам за себя. Что не нужно ждать помощи. Что просить о ней почти стыдно — ты ведь не маленький, ты человек. А человек может все, для этого у него мозги. А внешнему миру надо улыбаться — потому что человек должен быть вежливым и не доставлять другим неудобств. И справляться со всем сам. И все держать под контролем.
(И вот тогда в больнице он говорит — можно, я сам? Встает и идет. Потому что это единственное, что он может контролировать в тот момент. Он сам выбирает свой путь. Не его везут — он идет. Я понимаю, почему Тамао его так любит. Его трудно любить, но уж если случилось — это не захочется терять. Никогда.)
И опять все забыли, что мозг — это еще не все. Что в жизни есть эмоции. Что к ним тоже нужно готовить. Но Токио тут разобрался сам — как его и учили. Сначала это был Генджи. Думаю, там была обычная школа — неплохая, но и не элитная. Нормальная. Где оба могли учиться, хоть и были на разном счету, конечно. Для начала подрались, без этого никуда. Генджи Токио навалял, конечно. Наверно, ждал, что тот пойдет и нажалуется, но ничего не произошло. Токио все так же ходит, улыбается. Естественно, Генджи не выдержал, снова подошел. Ты че, говорит, меня не боишься. Токио спрашивает — а надо? Абсолютно чистосердечно спрашивает. Потому что реально не понимает — надо? Или они уже все выяснили? И как вообще все это происходит между людьми? Короче, пиздец какой-то, один ебнутый на всю башку, другой отмороженный, один не умеет справляться с эмоциями, другой их вообще еще не отрастил — и у них в итоге завязывается какое-то странное подобие дружбы. Такой еле тлеющий огонек. Ну и потом один что-то сказал или сделал не так (Генджи, что уж), извиняться не умеет, второй вообще без понятия, что делать — подойти? Поговорить? Как это? О чем это? Как это вообще все делается? И вот так глупо все заканчивается. Обрывается просто на непонятной ноте.
И потом Токио думает и переводится в Судзуран. Его выбор. А родители говорят — хорошо. У них ведь взрослый сын, и если он считает, что ему это нужно, они не будут мешать. Они правильные и прогрессивные.
— А Токио сбегает. Он не может больше рядом с Генджи, с которым поссорился. Впервые в жизни, когда он сознательно чего-то не может. То есть не может заставить себя что-то сделать, хотя сам себя за это не одобряет. Но не может. А Судзуран — потому что он слышал про эти стаи воронов-одиночек. И ему загорелось — он решил, что и его примут в этой стае. Такого, как есть. И его приняли достаточно для того, чтобы он сам принял в себя Судзуран. Ему, в отличие от Тамао, важна эта школа. Для него именно она впервые в жизни стала семьей. Какой есть — но лучше прежней. И поэтому он не хочет выяснения отношений между Генджи и Тамао. Поэтому хочет, чтобы Тамао стал лидером — потому что это означает порядок для Судзурана. Поэтому срывается на Генджи, когда тот равнодушно смотрит на горящий спортзал. И поэтому идет против Хосена, хотя уж кому-кому, а ему отсутствие в этой битве простили бы безоговорочно. Но для него это важно. Он не собирается умирать, но если придется — он не видит в этом трагедии. Для него действительно важно в этот день быть со всеми. Быть с Судзураном. А Тамао для него не просто важен. Они как мокрый песок на берегу — не отделить воду от суши. Тамао для Токио совершенно непонятен, непонятно, как тот принимает решения, как мыслит, как видит мир. И вот это все в глазах Токио — невероятная ценность. Он действительно никогда не захочет, чтобы Тамао менялся как-то глобально. И будет им восхищаться — всегда. Он для него как Аркенстон для Торина. Сама жизнь. Которой Токио по сути не знает вот на этом интуитивном уровне. И да, он никогда не будет ждать чего-либо от Тамао. Потому что "сделай сам" в него вбито на уровне подсознания. И Тамао больно от понимания этого, и он любит еще сильнее.
— Сила Тамао — это как пресс, давление всей тяжести гор. Сила Токио — внезапная волна: почти незаметно проходит по океану и вдруг обрушивается всей мощью. Генджи — ничего не разбирающее пламя, выжигающее все напрочь, дотла, а Идзаки — это изматывающий ураган, несколько часов кряду, после которого хочется только лечь и умереть.
— У каждого из них есть ради чего подниматься после того, как упал. У Генджи — это необходимость самоутвердиться, доказать себе свое право на себя, на жизнь, на все. Он, как огонь, поднимется из малейшей оставшейся искры. У Идзаки — упрямство, он выживет просто вопреки, из противоречия, чтобы доказать, что вот эти все — идиоты и придурки — в подметки ему не годятся. Тамао — ему вставать нужно меньше всех, ему и полежать нормально; но у него ответственность, ему надо. А Токио... А вот Токио держит любовь. Которой у него в жизни случилось так мало, что он просто не может еще и умереть и потерять таким образом все, что ему дорого — Генджи, Тамао, Судзуран.
Между Серидзавой и Токио неопределенная доля нежности и понимания. Между Серидзавой и Идзаки страсть и немного звериного. Между Серидзавой и Генджи немного ярости и много эмоций со стороны Генджи. Между Идзаки и Генджи непонимание Генджи и скептичный рационализм Идзаки, а еще то, что видит только Идзаки.
Между Токио и Идзаки... Между Токио и Идзаки — Серидзава. С того момент, как Токио увидел, как Идзаки смотрит на Серидзаву. И с тех пор, как Серидзава ответил на этот взгляд.
— Генджи есть за что любить. Потому что все вокруг именно что умники и пофигисты. Тамао, которому фактически поебать, был бы Токио рядом; Токио со своими тараканами; Идзаки с его аналитикой и расчетами. А Генджи — это тот самый Гриффиндор, который идет и делает. Ему говорят — не выйдет, говорят — подумай, говорят еще че-нибудь. А у него упрямство и, блядь, вот этот стержень, эта несгибаемость, которая не дает отступить. Он уже вроде и согласится, что не стоит, а потом все равно пойдет и сделает. Без этого Гарри бы не выжил. И Фродо кольцо бы не донес. Нормальным героям не может быть поебать, они не просчитывают, они просто идут и делают. Это зачастую глупо и нелепо, но это работает. У другого бы не сработало, а у них — работает. Вот за это и любимы.
— Генджи достаточно контактный, эмоциональный, у него отклик сильный. И да, ребенок. И если б ему Тамао раньше руку протянул, он бы в ответ скорее потянулся. Ему очень важно вот это плечо, которое он видит в Тамао, вот это признание... старшего и, черт возьми, наверное, он не признается, но умудренного опытом. Что Тамао с ним считается, когда фактически Тамао же направляет и распределяет все силы по Хосену. Это Тамао чуть насмешливо, но твердо вещает — разберите завалы, зовет Генджи, направляет его, ведет к крыше. Когда вот эта часто наигранная лень пропадает, вполне себе понятно, что он руководит этим бедламом.
И Генджи смотрит на него иногда, ждет как будто одобрения, сам не знает какого, потому что это ж чертов Серидзава, которого надо завалить, но с ним надо... Не то что хочется, а внутри какое-то желание считаться (это мозг спорит с сердцем) и чтобы Тамао с ним считался. И вот отсюда корни этого пейринга. Генджи — огонь. Да, строптивый; они ни до чего не договорились, когда Токио их собрал. Но вот если бы один на один и это Тамао бы позвал — они пришли бы к соглашению. Потому что это означало бы его признание. Он подсознательно хочет признания от этих двоих — Тамао и отца. Потому что в тот момент на диване Тамао был абсолютно закрыт и сказал — я не собираюсь отвечать за твои ошибки. Как отрезал или пощечину дал. Обидно очень. Он сам еще не остыл тогда, Тамао.
А этому... сироте только руку протяни ведь и погладь, и он потянется. Он же такой ведомый. И обязательно его унесет куда-нибудь, вляпается идиот из-за этого. На почве того, что там есть тепло и привязанность. Спутает это по молодости с чем-то хорошим.
Да, у него есть амбиции, он, по идее, даже знает, куда идет, чего хочет, у него есть "я" и ... "я". Раздвоенность какая-то. Незавершенность.
После склада Тамао сам идет к нему. Он понимает, что может как-то... влиять, что-то втолковать. (Потому что ему открывается вот это ребячество с точки зрения... Не, он и раньше знал. Но сейчас с точки зрения старшего, а не противника. Потому что когда делить нечего, начинаются другие отношения.) Постепенно он сам это понимает и потихоньку начинает прощупывать дно, докуда распространяется его влияние. И, черт возьми, обнаруживает, что оно очень глубоко на самом деле.
Понятно, что Тамао сам по себе более зрелый и оттого более... интересный персонаж, смотрится более глубоким, харизматичным, раскрепощенным, вся атмосфера — она обволакивает и меняется под Тамао, как диван под его задницей. А Генджи самому надо менять. И он частенько силу не соизмеряет — это происходит от непонимания размера собственного ресурса — и все нахрен сжигает вокруг. Потом опять замыкается — "Черт возьми, ну что не так-то? Пошло все в жопу". И искренне сильно расстраивается. До искренних слез. И интересен своим гриффиндорским долбоебизмом и искренностью.
И слезы он сдержал, потому что тут хуева туча Хосена позади, а впереди весь Судзуран, но он смотрит на Тамао, именно на Тамао: "Черт возьми... Ты пришел". Тамао, а не Судзуран. Для него весь Судзуран в этот момент собран в одном Тамао. И "меня признали". Непроизнесенное, написанное на лице. С каким гладиаторы на смерть ходили.
— Генджи сентиментальный — это из-за неуравновешенных подростковых эмоций, гормонов, воспитания никакого, когда ему легко заплакать, легко заржать, легко... Да все у него просто. Захотел — пошел разъебал пол-Судзурана. Все у него одним движением левой пятки и желанием правой извилины. И Тамао для него отличный стоп-кран именно в плане физическом. А Идзаки в эмоциональном. И они его вдвоем делают нормальным — взрослым человеком. А с Токио там все сложно.
— Про Токио. Улыбка вот эта его — она, конечно, защита. Когда непонятная ситуация (а они для него в 9 из 10 случаев непонятны эмоционально) или когда неприятный вопрос, люди реагируют по-разному. Тамао пофиг, пошлет не задумываясь, Идзаки подумает и в морду даст, Генджи тоже даст и думать даже не будет. А Токио так не может. Потому что его учили быть вежливым. Говорили, что так правильно, ждали от него вот этого вот. Он и Судзуран выбрал еще и потому, что там не надо было притворяться. Только поздно уже, вбили на подсознательном уровне. Поэтому у него машинально, пока он думает, пока справляется с собой, пока ищет верный вариант ответа, вот эта улыбка. Это как табличка — подождите, программа готовится к работе. Только хуже, потому что этой улыбкой он прикрывает все. Все настоящее, что в нем происходит.
Он вообще хочет быть настоящим. Пытается. Из-за Тамао особенно, конечно. Но и из-за себя тоже. Но все равно, Тамао тут как катализатор. Токио старается выдавать непосредственную, необработанную внутренней программой реакцию. Быть собой. Не думать, какое впечатление произведет тем или иным словом, той или иной реакцией. И какое-то время у него получается. Но очень быстро он снова сбивается. И опять начинает обдумывать и рассчитывать. Потому что не то что не верит, а как-то даже мысли не допускает, что может быть интересен и нужен сам по себе. Интересен чем-то, нужен за что-то — вот это ему понятно, и он старается всегда быть на уровне, показать себя в лучшем свете. А Тамао от этого больно, от того, что никак не может убедить Токио, что тот нужен ему просто так. И из-за того оба немного несчастны. (Но счастливы — больше.)
С Тамао спокойно и стабильно при всем его бродяжничестве, при этом он может твердить, что живет одним днем. Да, это парадокс.
— Нет, не парадокс. Просто потому, что это зависит не от образа жизни, а от человека. (С Арагорном вон тоже спокойно — и даже относительно стабильно.) С Тамао можно быть уверенным в его отношении — отсюда и ощущение стабильности (только Токио все не верит, отсюда и некоторое напряжение по периметру), а Идзаки знает что Тамао верить можно. (Генджи не знает, но чувствует.) Тамао носит это спокойствие в себе. Он действительно живет одним днем, не задумываясь о будущем — потому что ему незачем о нем задумываться. Потому что он не изменится, а значит, справится со всем, что бы ни принес завтрашний день. Нет смысла думать о грядущем — все равно не угадаешь, что будет, нельзя подготовиться к тому, чего не знаешь. Но если в сегодняшнем дне все сделаешь как надо, он станет опорой для завтрашнего, каков бы тот ни был. Тамао создает то, на что можно опереться, скрепляет сегодняшний день. А завтра будет завтра.
Он бывает и печальным, и угрюмым — причем я очень легко его такого представляю. Он вообще часто задумчивый, и далеко не всегда безмятежно. Кстати, вот тут они с Генджи пересекаются. Токио, Шун — этим надо просчитать и действовать, им не нужен вот этот момент внутренней сосредоточенности. А Тамао и Генджи он необходим. Тамао — чтобы прийти обратно в соответствие с окружающим миром, а Генджи — чтобы встать с ним в конфронтацию. То есть Тамао подтягивает разболтавшиеся гайки и снова заставляет механизм работать, а Генджи срывает резьбу окончательно и срывается.
В Тамао есть что-то такое... Когда человек настолько уверен в себе, что может позволить себе все. И это не самоуверенность, ничего общего. Это именно вот настолько полная гармония с миром. Опять же, не в плане красоты или безмятежности, не, нихуя. Он просто так плотно встроен в ткань мира, так видит ее, что видит и все косяки. Видит, что можно исправить, а что уже совсем запорото, и его это огорчает временами, раздражает, бесит. Он очень реалистичен. Как никто из них. Планы, расчеты, эмоции — они искажают восприятие мира, потому что дают иллюзию контроля над ним. А его невозможно контролировать, возможно лишь находиться в потоке и ловить моменты, когда реально можешь повлиять на какую-то незначительную мелочь. Это специальное такое умение. Его, наверно, можно прокачать и влиять на более существенные мелочи даже. Но глобальные перемены — это вообще талант и удача. Тамао в курсе и на глобальное не замахивается. Только то, что вокруг. Он просто видит роль и судьбу каждого, усмехается и пытается повлиять в рамках доступного. Чуть-чуть поправить. Ну, когда не лень.
Такие они, воронята... не очень благополучные. Каждый по-своему. Но любопытно, что вместе, в гнезде, они компенсируют это друг другу. Нивелируют минусы, умножают плюсы. Механизм работает, хотя со стороны смотришь — вроде и не должен. Но этих четверых мнение со стороны не волнует. Их гнездо — их крепость. Даже когда Судзуран уже позади, они остаются его воронятами.
URL записи
Вороны, челлендж, часть третья, аналитическая
Вот это обязательно надо было принести и положить и на ЗФБ, и сюда, потому что это альфа и омега всего - наш хэдканон, точнее, его скелет, на который нагружается все остальное. Это хорошая штука, и я его люблю.
Название: Судзуран как гнездо для воронят с эмоциональным пиздецом в анамнезе
В соавторстве с человек и кот
Форма: фандомная аналитика (эссе) ой да ладно, причесанный поток комментов из треда
Размер: 6276 слов
Персонажи: Генджи Такия, Токио Тацукава, Идзаки Шун, Тамао Серидзава
Категория: джен, слэш
Рейтинг: R
Предупреждение: хэдканон. Очень хэдканон. Сплошной хэдканон ваще. Советую шапочек из фольги
Примечание: условный диалог, мат, встречаются параллели с "Гарри Поттером" и "Властелином Колец"
Чтоб всех подобрать, потерпевших в ночи
крушенье, крушенье...
крушенье, крушенье...
— Нет сомнений, что беспроблемных персонажей не бывает, ибо это: а) тупо скучно и б) нереалистично. Но в квадрате Тамао – Токио – Генджи – Шун — это просто какое-то комбо-комбо. Начнем с Генджи, пожалуй, — с ним как-то попроще.
С Генджи так-то все ясно — адски запущенный ребенок. Мамы нет, папа на воспитание положил все что мог. Вся социализация — собственных рук дело, эмоционалка — пиздец в принципе. Собственно, все, что он хорошо понимает — как действовать, как себя вести — это драка. У него логика силы: кто кого нагнул, тот и прав. Другой он в принципе не знает. И поскольку ему все-таки (естественно) хочется что-то значить в глазах отца (он хочет, чтобы его любили, что уж там), он и пытается этого добиться, исходя из известных ему принципов: покорю Судзуран, докажу, что крутой, вот это все.
А потом он приходит в Судзуран, и там все оказывается не совсем так.
Я так представляю, что для Генджи, вот в этом его недетском возрасте, людей вообще не существует. Он их не видит. Есть шаблоны: вот это отец, это его очередная шлюха, это его люди. Генджи кажется, что жизнь — это строго распределенные роли. У него нет эмоциональной связи с окружением — да и откуда ей взяться. Мне его ужасно жалко, а то, что в нем все равно осталось вот это гриффиндорское —
И вот он приходит в Судзуран, а там внезапно — люди. Тамао, который просто охуенен, что уж там. Совершенно не тот тип лидера, который привык видеть Генджи. Токио — единственный, с кем у Генджи была какая-то эмоциональная связь, не окрашенная иерархическими отношениями и прочей хренью из его головы. И Идзаки, который влегкую поступает так, как, в представлении Генджи, никто и никогда поступать не должен. И Риндаман, который может быть вот так — сам по себе. И остальные. И вот это все. И надо разрабатывать стратегию, и контактировать с людьми, и что-то придумывать, и с наскока нихрена не выходит, и Генджи не понимает, что делать. Драться — понимает, а вот остальное... Но он не сдается все равно, хотя ему все пиздец как сложно, не то что морду кому набить. Он учится. Судзуран же реально школа, просто в более широком смысле. И после такого обучения, верю, Генджи уже таки сможет послать нахер папино наследство — и не просто послать, а обдуманно и сознательно — и поискать какой-то свой путь. Не знаю, что из этого выйдет, но, по крайней мере, он будет уметь делать выбор. (Взросление это называется.)
Кстати, он очень легко на какое-то время может стать оружием в чьих-либо руках. Но как только поймет, что его используют — случится глобальная катастрофа и армагеддец.
За ним идут, потому что в нем нет ни эгоизма, ни злобы, и при этом он лидер по характеру. Ему проще сделать самому — ухо там подставить под нож или оказаться на веревке на месте Идзаки, потому что он заранее считает, что весь риск — его. Это в нем и притягивает.
(И еще улыбка Огури Шуна, да.)
Серьезно, Генджи классный. Со всеми его тараканами.
Про эмоции. Я не говорю, что их у Генджи нет, само собой. Наоборот, как у любого гриффиндорца, их полно, но пользоваться он умеет единицами. Остальному его просто некому было научить. Он не знает, куда и как прикладывать чувства, вот вообще. Боевая самурайская ярость — это пожалуйста, это он знает. Нахамить в лицо — это тоже знает (к вопросу о намеренном вызывании эмоций у других — тут он тоже плавает, никогда не понимает, как люди отреагируют на что-то иное, кроме вызова). И вот когда он видит еле живого Шуна, в нем поднимается буря незнакомых, непонятных эмоций, которые он выразить не умеет от слова вообще, кроме как — правильно, пойти кому-нибудь в рожу дать. Это момент внутреннего смятения, внутренней бури, не находящей выражения. И потом, когда он встречает Шуна после больницы, все, что он может придумать — тычок кулаком в плечо, и для него, блядь, это вообще прогресс! Ему очень повезло, что Идзаки профи в считывании чужих эмоций и все понял правильно.
* * *
— Дальше — Идзаки. Семья Идзаки — обычный средний класс. Такой средний средний. Может даже чуть ниже средней линии. По сравнению с Тамао, конечно, вполне благополучно выглядят. (Токаджи, кстати, на том же уровне, ну, может, на пару делений выше, что в принципе не ощутимо. То есть на социальном уровне они как раз друг друга вполне понимают, один язык.)
Но благополучность у них в основном внешняя. Так часто бывает. Внутри у них тоже такие в общем-то обычные, как у многих, бытовые распри. Ну, может, чуть травматичнее, чем "обычный" уровень. Глава семьи много работает, как у них принято, на неплохом, наверное, счету за счет усердия, хотя звезд с неба не хватает. Напряжение выплескивает в домашних скандалах. Легкое рукоприкладство в ходу, прилетает и Шуну за компанию. Мать — домохозяйка, немного истерична, нервна, затевает ссоры на ровном месте даже сама с собой, когда больше не с кем, вечное недовольство всем — то ли по складу характера такая, то ли жизнь довела. Тем не менее, вполне себе живут в таком вот своем режиме. А когда старшему лет восемь-десять, еще детей заводят — погодков, мальчика и девочку. Дети тоже не очень спокойные, нервные, орут. Маленький домашний ад, ничего особенного, куча народу так живет.
Собственно, способов отстоять свою территорию (безопасность, покой) у маленького существа немного: либо вести себя так же, как остальные, встраиваться в этот странный циклический режим, где ругань, тумаки, слезы и затишье как времена года, неизбежны и правильны; либо оставаться невидимкой вне его. И вот мне кажется, что Шун инстинктивно выбрал второй путь. Он был ему ближе по характеру, видимо. Он начал строить эту свою слизеринскую крепость, еще сам не понимая, что делает. Отгораживаться от чужих эмоций, не позволяя затянуть себя в водоворот, — "все это не мое, это не со мной, это не для меня". И одновременно, для собственной же безопасности, учился читать по мельчайшим признакам чужие эмоции — чего ждать от вернувшегося с работы отца; в каком настроении мать; когда можно попросить что-то необходимое, а когда лучше слинять как можно скорее, подставив под удар малолетних сиблингов. Способ защиты, вырабатывавшийся и совершенствовавшийся годами. Полная осознанная сепаратность во всем, кроме экономических вопросов. Думаю, как только смог, он четко обговорил с отцом, кто кому что должен. (И, полагаю, отец слегка охуел от такой внезапно обнаружившейся расчетливой прагматичности.) Никаких гриффиндорских "уйду в ночь глухую без шапки и без денег" тут, конечно, не было. Не исключено, что отец даже оплачивает съем какой-нибудь крошечной студии в жопе мира. Но даже если пока нет, в любом случае, Идзаки свалит из-под отчего крова при первой возможности. Ибо заебало сил нет.
Как он оказывается в Судзуране? Ну, тут может быть несколько вариантов. Либо его запихивают в ближайшую школу, потому что лень подыскивать другую и вообще, "пусть учится быть мужчиной и постоять за себя"; либо, наоборот, это его выбор — демонстративное "мне покласть на ваше мнение и на то, как вы будете объяснять знакомым, почему ваш сын учится в таком хуевом месте" (ставлю на второе).
— В Судзуране он довольно быстро становится лидером класса благодаря невольно выработавшемуся умению понимать намерения окружающих и умению просчитывать развитие событий. (Кстати, он должен отлично играть в карты и прочее. Думаю на этом они сошлись с Тамао.) Ну и в драке он очень даже неплох.
До Генджи, наверное, стоит отметить два момента. Тамао. Вот у Идзаки теоретически все есть. Но чего-то не хватает, чтобы быть безусловным лидером, за которым идут. Зато у него хватает мозгов, чтобы разглядеть истинного лидера. Думаю, он видит в Тамао ту силу, которую может уважать — и для него честь принять ее как данность. Но — но. Думаю, в какой-то момент Идзаки чуть ошибся в расчетах и зашел слишком далеко. Даже не так — он не ошибся. Тамао просто еще и сам не знал, что происходит между ним и Токио, но когда Идзаки попробовал зайти чуть дальше дружбы, инстинктивно отклонился. И правильно сделал так-то; но Идзаки этого не простил. Слизеринцы вообще такого не прощают — потому что это очень болезненный удар. Я не говорю, что это было основополагающим в том, что он пошел за Генджи — нет, конечно. Но свою небольшую роль сыграло. После Тамао Идзаки нужен был реванш — чтобы заделать брешь в стене своей крепости. И он пытался его получить. Правда, не вышло, но к тому времени это уже не имело такого значения.
Ну а Токаджи — ну а что Токаджи. Он тоже слизеринец, походу. И вот его переклинило на Идзаки. Он бы у него цепным псом был, если бы Идзаки захотел. Но Идзаки это нафиг не надо. Идзаки его не видит, он смотрит сквозь него. Потому что реально — не нужен. Никак. Ни для чего. И Токаджи это видит, но отпустить — не может. И это его бесит. Отличительная черта слизов — ненавидеть то, чего не можешь получить, и себя за то, что хочешь этого. Когда появляется Токио, когда всем участникам этого ебаного многоугольника становится ясно, что Идзаки тут ловить нечего, в Токаджи вспыхивает надежда: а вдруг? И тут бац — Генджи. Поэтому Токаджи делает с Идзаки то, что делает. Делает с удовольствием. Мстит не за Серидзаву — за себя. В общем-то — страшное дело.
— Генджи. Ну вот да. Генджи — то, что случается.
Тамао, допустим, на месте Идзаки просто поржал бы и послал нахуй новичка, пришедшего с таким предложением. Но Идзаки так не поступит. Ему органолептического анализа недостаточно. Ему лабораторные исследования нужны на всякий случай. Новичок напрашивается? Ну, пожалуйста, пусть на своей шкуре узнает, что такое Судзуран.
То, что случилось с Идзаки в то время, пока он смотрел, как его ребята разбираются с Генджи, время от времени случается почти с каждым слизеринцем. Отследить самый начальный момент формирования урагана никому не под силу. А затем массы горячего воздуха начинают формироваться, и тут уже поздно становиться на пути. Это нельзя остановить. Это с Идзаки и случилось. Тайфун Генджи. Что он в нем увидел? Огонь, конечно же. Пламя, в котором живет дракон. И как воздух отдает огню кислород, так и Идзаки отдал себя. Ну как отдал? — из него просто высосало весь кислород этой жесткой тягой. И все.
Конечно, лицо Идзаки держал. И все то время, пока Генджи падал и поднимался, и после, до момента, когда решение было принято, у него в голове шел жесточайший анализ всего происходящего, всех возможных вариантов развития событий, всех нюансов — причем под безжалостным давлением эмоций. Это только слизеринцы так умеют, отвечаю. И когда он пришел пакт заключать, он уже очень многое знал. Чем ему это аукнется и в школе, и по жизни. Что Генджи — не самый надежный вклад. Что, придется, блядь, вкладываться. Даже риск в процентах подсчитал, я уверена. И абсолютно осознанно пошел на него. Вот Тамао ставит на Генджи в схватке с Риндаманом. Идзаки даже ставить не надо — он и так уже поставил на Генджи все. Самурайская преданность. Но... Есть нюансы.
Я бы не сказала, что Идзаки — серый кардинал в полном смысле слова. Он не прячется в тени. Он рядом. Всегда. Но он ветер, который направляет движение пламени. Потому что его не устроит быть самураем у рядового хозяина. Потому что если он кого-то выбрал, этот кто-то должен быть как минимум достоин этого выбора. Он так и говорит Генджи — не подведи меня. И орет на него, когда надо. И поможет. И поймет. Он все сделает для Генджи, потому что он сам так выбрал. Кстати — мог и не выбрать. Идзаки реально мог отказаться от всего этого. У него бы хватило сил. Да, было бы пиздец как хуево, но он бы справился. Он может. Но он выбрал так. И будет верен своему решению — если только Генджи не сделает чего-то такого, что изменит его. И тогда Идзаки просто уйдет. И вторых шансов не будет. В этом квадрате каждый может дать другому второй шанс — но не Идзаки.
И вот эта его черта ему потом аукается здорово. У Идзаки все схвачено, и в этом плане он все-таки просчитывает последствия. Они с Тамао оба проницательные, только у Идзаки проницательность базируется на логике, ближе к Токио, а у Тамао — на чувствах и самоощущении мира. Make love, not war — недоделанный хиппи Тамао. Недоделанный, потому что сама атмосфера в Судзуране вынуждает жить по его правилам.
* * *
— Тамао. Вот есть люди, которые рвутся в лидеры, есть те, что всегда в тени, есть те, кто может при случае — а есть те, кому это и не особо надо, но все равно выходит, и случись что — все смотрят на них. Почему? Вот так. Привыкли, что эти — могут. Точнее, не могут не помочь. Почему вот этот вышедший из тюрьмы придурок ковриком падает под босые ноги Тамао? Потому что верит: тут — защитят. Без особого желания, с неохотой, без необходимости — но блин, не может Тамао просто взять и бросить человека. Он вот и хотел бы ловить рыбу на реке или там с Токио на закат смотреть — но никогда, никогда же не выходит.
Но он не рыцарь ветряных мельниц, однозначно. Вот донкихотство — это к Гриффиндору. А тут именно что Том Бомбадил — обдуманная такая забота. Он, конечно, хоббитцам поможет — но и за своими пони проследит, потому что они ему любого кольца дороже. Ему вообще-то на эти битвы за власть в общем-то насрать — у него дом,
Но вообще, конечно, не хотелось бы отнимать у Тамао молодость. Да, раздолбай, да, хиппи недоделанный, да, это странно сочетается с ответственностью, но такое бывает. Вот Ньют — тоже ведь раздолбай еще тот; но когда он бросается за обскуром, оставив Тине чемодан со словами "ты присмотри, если что" — вот тут ему можно отдать ему сердце сразу и без раздумий. Потому что он не просто делает что считает нужным, но и думает о тех, кто от него зависит. Такое спецумение, за которое их любят (ну или ненавидят, смотря кто).
Слышны локальные взрывы остатков мозга, вызванные образами переплетающегося звучания имен. Тамао-Токио — это челеста над рекой в легком тумане, а Генджи-Шун — ветер, раздувающий огненно-красные листья в большом, пустынном, немного запущенном парке.
— Из всех четверых Тамао наиболее свободен эмоционально. В этом его сила. Ему не нужно что-либо скрывать. Хотя... Порой он проявляет эмоции чуть слишком демонстративно — как в тот раз, когда Генджи поломал ему весь выигрыш. Он вообще очень хорошо управляет своими эмоциями — как всякий человек, обладающий внутренним спокойствием. А оно у Тамао есть. Он живет в своем ритме, по своим правилам, он не считает нужным подстраиваться под мир сверх необходимого минимума. Он самодостаточен и в то же время не отстранен от мира. Это очень хорошее, очень надежное сочетание. Почему я думаю, что его любовь к Токио это что-то такое же подлинное и настоящее, как и сам Тамао, что она его неотъемлемая часть, как часть тела? Потому что только болезнь Токио способна выбить его из колеи. Тамао в это время впервые и единожды выглядит потерянным. Ситуация, с которой он не может справиться при всей своей силе, и которую он должен бы поэтому отпустить — будь что будет. А он не может, не отпускает. Слабость, да. Но это не страшно, а хорошо. Да, я думаю, это хорошо, что у Тамао есть такая слабость. У дракона должно быть мягкое пятно в узорчатой броне. Иначе в броне нет смысла. Неуязвимость и смерть — они обычно где-то рядом. Уязвимый человек — живой человек. Если тебя нельзя убить, какая разница, жив ты или мертв?
— Живой человек — тот, кто может ощутить боль. Неуязвимый абстрагируется от мира, он теряет понимание, саму суть эмоций. В конце это фарфоровая статуэтка, для которой больше нет смысла ни в чем. Только высшие боги — исключение, там остается научный интерес, к какому финалу придет саморазрушающееся общество.
— Еще насчет слабости и силы — нет, Тамао не боится признавать себя таким, какой есть. И вот эта демонстративность, эти подобранные жвачки, босые ноги — да, он немного играет на опережение. Это его метод защиты. Не то чтобы он был ему чересчур нужен... Но все же нужен, выходит. "Я вот такой. Либо ты это принимаешь, либо в морду". У него это работает.
О жестокости. Разумеется, Тамао не жесток. Природа не может быть жестокой. Это стихия, инстинкты. У Идзаки проницательность базируется на логике, ближе к Токио, а у Тамао — на чувствах и самоощущении мира. Жестокость — изобретение разума, жесткость — свойство природы. Естественный отбор — штука жесткая, но не жестокая. (Поэтому Тамао плевать на Васио. Генджи, между прочим, более цивилизован — если под этим понимать социальные отношения. Он в них хоть по шаблону, но может. Тамао в них играет, раз надо, но в его мире многих из этих игр не было бы вообще.)
— Кстати, о Генджи. Я знаю, почему он молодец и за что его можно любить — он учится. У Тамао, у Токио и, конечно же, у Шуна. Учится говорить, думать, видеть. Учится жить. Ему нужно наверстать очень много, и он это делает. Прет куда-то в свою сторону — может, без цели, плевать, главное, что это его путь, собственный. И он всегда будет делать так. Он ворон-одиночка — но при этом ему, как и каждому из них, невероятно нужно гнездо. Он это нескоро признает, но оно ему нужно. Чтобы было. И можно представить, что, оказавшись в какой-то очередной и на сей раз глобальной жопе, откуда ему будет не выбраться, он не станет стремиться домой. Нет у него такой идеи — в последний раз увидеть близких, умереть среди своих. На самом деле ему пофиг, где умирать, у таких не бывает могил (с), перед смертью он будет думать не о близких, а о том, как бы продержаться подольше и цену за себя взять повыше. Но он будет знать, что это гнездо у него где-то есть. И надеяться, что у них все будет хорошо. И улыбаться.
— Возвращаясь к Тамао: ответственность — вот его обоюдоострый меч. С одной стороны, он предпочитает отвечать только за себя. А с другой, тот же характер не позволяет бросить тех, кого по той или иной причине он включил в ближний круг. На него надеются, рассчитывают. А главное — он знает, что вытянет, что сможет — и куда тут денешься? Бросить все он может только в критической ситуации (операция Токио) — потому что инстинктивно понимает: в данный момент именно это приоритетно. Потому что если он лишится этой части себя, ему будет плевать, чего от него ждут. Это как выломать огромную ветвь из дерева: все силы уйдут на залечивание раны, и все перекосится, и зарастет очень уродливо.
— Так и есть. И это будет шрам, который затягивается очень долго. У таких людей крайне высока выживаемость, несмотря ни на что. И он будет с этим жить. Но ему нужна будет потом замена. Потому что он пустится во все тяжкие без якоря. Его подхватит ветер. До момента, когда он заякорится в следующий раз. Якорь очень трудно искать, но фиксация моментальна. Думаю, с Токио так и было. Они просто встретились в пространстве, и их заземлило. Тамао меняет пространство под себя, Токио сам меняется под обстоятельства. И Тамао его, как кресло, обхватил. К слову о кресле: в случае Тамао именно место адаптируется под хозяина, а не хозяин под место.
Ну а почему именно Токио? Так-то это необъяснимо — почему один человек, а не другой. Это же логике не подчиняется. Но есть версия насчет одной из причин. Токио как раз не ждет от Тамао ничего. Ему не нужна защита, он не ждет, что Тамао будет хоть как-то где-то и в чем-то за него отвечать. Токио такое в принципе в голову прийти не может. Токио смотрит на Тамао как на закат — просто любуясь, просто радуясь тому, что он существует. Токио никогда не то что не захочет что-то менять в нем — он сделает все, чтобы этого не случилось, потому что Тамао нужен ему вот таким, какой он есть. Без оговорок. А перед этим трудно устоять.
Совершенство мертво. Так по-японски — оставить недостроенным угол на крыше дворца.
* * *
— Токио. К Токио отношение нежное и трепетное. Он сначала прошел как-то мимо глаз; зато потом... То-о-о-окио. Вот этот чистый, металлический звук — как струна, натянутая над водой. Чуть заметное сверкание. И возможность налететь и быть перерезанным пополам. Все очень непросто.
Но вначале речь пойдет о Луне Лавгуд — потому что Рейвенкло. Я не против милой, доброй и странной Луны. Тонко чувствующая — вот что выносит двуручным дисбиливом. Потому что, на мой взгляд, с эмоциями у Луны тот же пиздец, что и у некоторых судзурановцев. И по той же причине.
Вот момент в подземельях мэнора: когда Гарри и Рона бросают связанных в подвал, и Луна очень-очень вежливо распутывает веревки на их руках ржавым гвоздем. То есть наверху орет Белла, орет Гермиона, в подвале орут Рон и Гарри, дурдом полный — и тут Луна со своими "спасибо-извините" преспокойно расковыривает узлы (и руки, значит, не дрожали, раз быстро распутала, и мозги соображали). Нет ощущения: что-то тут не так?
А вот что не так. Живет девочка, чьи родители — хорошие, умные люди — очень увлечены своими делами. Они делают важные и нужные вещи, они действительно этим увлечены и на все готовы; непонятно, как у них дочь-то зародилась при всем этом. И они ее любят, несомненно; просто у одних любовь — это процесс непрерывной заботы, а у них — знание о ее существовании и нежность при ее появлении — невероятно, и это создали мы! Какая она милая! Пора вернуться к работе!
У них изначально нет расстановки "родитель — ребенок". У них расстановка "человек — человек". Без скидок на возраст, на опыт, на объективную разницу человека пожившего и человека нового. Сейчас речь не о том, чем хорош или плох этот подход. Важно, что он там имел место быть. За ребенком следили, конечно: достаточно неплохо на физическом уровне, очень хорошо — на интеллектуальном. Про эмоциональную сферу все как-то забыли. То есть ребенок-то об этом и не знает, а родители — ну, не считают столь значимой, например. Они и у себя-то этому не особо уделяют внимание. Они не задумываются, что как нужно учить ребенка есть ложкой и чистить зубы, так нужно учить и реагировать на обиды, принимать благодарность, выражать восторг, бояться страшного и радоваться веселому. Эмоциям тоже надо учиться, знакомиться с ними, учиться узнавать, переживать и отличать. И вот эта часть воспитания у Луны была благополучно похерена. Мама рано погибла — хотя, скажем честно, непохоже, чтобы она когда-либо занималась этим аспектом: разве что по минимуму. Ксенофилиус же, будучи так-то неплохим человеком, об этой стороне дела, скорее всего, и вовсе не задумывался. Они научили дочь очень многому — самостоятельности, умению познавать мир, тому особому мышлению, которое отличает рейвенкловцев, — умению видеть связи всего со всем, — но не научили любить, бояться, ненавидеть, ревновать. Легко представить, как она жалуется Ксено на мальчишек, отнявших у нее красивый камушек, а он рассеянно отвечает — это они не со зла, не обращай внимания, они вернут. И ведь он искренне считает, что так и надо! И Луна вырастает вот с этим странным перекосом в голове. Она не знает, что можно иначе реагировать на обидчиков. Что можно как-то выразить свои чувства понравившемуся человеку, что это вообще нужно делать. Она не умеет заводить друзей — никто не говорил ей, зачем и для чего, не говоря уж о том, как это делается. Ее эмоции в настолько зачаточном состоянии, что в подвале она боится лишь на уровне инстинктов, но ни разум, ни сердце в этом не участвуют. Она спокойна, потому что не знает, что ей нужно бояться, не знает, как это.
(И вот когда она выдумывает своих нарглов и прочее — это ведь и есть ее попытки объяснить человеческие чувства. Она просто не знает, как сделать иначе, вот и изобрела свой путь — кривой, косой, но какой уж есть. Человек грустит — его окружили нарглы, говорит Луна. Человек злой — значит его достают еще какие-нибудь хуярглы. Она придумывает этот свой птичий язык, потому что только так может объяснить, что чувствует она и что чувствуют другие. Она переводит и объясняет для себя эмоции вот таким опосредованным способом, вместо того, чтобы принимать их напрямую. Это как когда артерия берет на себя дополнительную нагрузку при иссечении основной. Увы, у нее не сформировалось иного инструмента для описания наблюдаемых явлений. Не самая трагичная история поттерианы, но все же.)
Конечно, Судзуран так-то не сказка, а Токио не Луна. Но в хэдканоне родители у него почти такие же. Работают оба, работа очень важная и очень хорошо оплачиваемая — IT, фармакология и т. п. Отец ученый, исследователь, мать — инженер высочайшего класса. Работой увлечены наглухо. Но не сумасшедшие ученые, конечно, вполне себе в социуме. Просто любят работу. Токио, конечно, единственный ребенок в семье. И там именно этот принцип воспитания: ребенок — человек, только маленький. С самого начала отношение как к равному. Приучение к самостоятельности, "есть проблема? — подумай, как можно ее решить, и сделай это, потом можешь прийти и рассказать". Они даже слушают, конечно же, но отдача далеко не та, что требуется ребенку. Но хвалят за правильные решения, смотрят как на взрослого. И он привыкает. Что каждый сам за себя. Что не нужно ждать помощи. Что просить о ней почти стыдно — ты ведь не маленький, ты человек. А человек может все, для этого у него мозги. А внешнему миру надо улыбаться — потому что человек должен быть вежливым и не доставлять другим неудобств. И справляться со всем сам. И все держать под контролем.
(И вот тогда в больнице он говорит — можно, я сам? Встает и идет. Потому что это единственное, что он может контролировать в тот момент. Он сам выбирает свой путь. Не его везут — он идет. Я понимаю, почему Тамао его так любит. Его трудно любить, но уж если случилось — это не захочется терять. Никогда.)
И опять все забыли, что мозг — это еще не все. Что в жизни есть эмоции. Что к ним тоже нужно готовить. Но Токио тут разобрался сам — как его и учили. Сначала это был Генджи. Думаю, там была обычная школа — неплохая, но и не элитная. Нормальная. Где оба могли учиться, хоть и были на разном счету, конечно. Для начала подрались, без этого никуда. Генджи Токио навалял, конечно. Наверно, ждал, что тот пойдет и нажалуется, но ничего не произошло. Токио все так же ходит, улыбается. Естественно, Генджи не выдержал, снова подошел. Ты че, говорит, меня не боишься. Токио спрашивает — а надо? Абсолютно чистосердечно спрашивает. Потому что реально не понимает — надо? Или они уже все выяснили? И как вообще все это происходит между людьми? Короче, пиздец какой-то, один ебнутый на всю башку, другой отмороженный, один не умеет справляться с эмоциями, другой их вообще еще не отрастил — и у них в итоге завязывается какое-то странное подобие дружбы. Такой еле тлеющий огонек. Ну и потом один что-то сказал или сделал не так (Генджи, что уж), извиняться не умеет, второй вообще без понятия, что делать — подойти? Поговорить? Как это? О чем это? Как это вообще все делается? И вот так глупо все заканчивается. Обрывается просто на непонятной ноте.
И потом Токио думает и переводится в Судзуран. Его выбор. А родители говорят — хорошо. У них ведь взрослый сын, и если он считает, что ему это нужно, они не будут мешать. Они правильные и прогрессивные.
— А Токио сбегает. Он не может больше рядом с Генджи, с которым поссорился. Впервые в жизни, когда он сознательно чего-то не может. То есть не может заставить себя что-то сделать, хотя сам себя за это не одобряет. Но не может. А Судзуран — потому что он слышал про эти стаи воронов-одиночек. И ему загорелось — он решил, что и его примут в этой стае. Такого, как есть. И его приняли достаточно для того, чтобы он сам принял в себя Судзуран. Ему, в отличие от Тамао, важна эта школа. Для него именно она впервые в жизни стала семьей. Какой есть — но лучше прежней. И поэтому он не хочет выяснения отношений между Генджи и Тамао. Поэтому хочет, чтобы Тамао стал лидером — потому что это означает порядок для Судзурана. Поэтому срывается на Генджи, когда тот равнодушно смотрит на горящий спортзал. И поэтому идет против Хосена, хотя уж кому-кому, а ему отсутствие в этой битве простили бы безоговорочно. Но для него это важно. Он не собирается умирать, но если придется — он не видит в этом трагедии. Для него действительно важно в этот день быть со всеми. Быть с Судзураном. А Тамао для него не просто важен. Они как мокрый песок на берегу — не отделить воду от суши. Тамао для Токио совершенно непонятен, непонятно, как тот принимает решения, как мыслит, как видит мир. И вот это все в глазах Токио — невероятная ценность. Он действительно никогда не захочет, чтобы Тамао менялся как-то глобально. И будет им восхищаться — всегда. Он для него как Аркенстон для Торина. Сама жизнь. Которой Токио по сути не знает вот на этом интуитивном уровне. И да, он никогда не будет ждать чего-либо от Тамао. Потому что "сделай сам" в него вбито на уровне подсознания. И Тамао больно от понимания этого, и он любит еще сильнее.
— Сила Тамао — это как пресс, давление всей тяжести гор. Сила Токио — внезапная волна: почти незаметно проходит по океану и вдруг обрушивается всей мощью. Генджи — ничего не разбирающее пламя, выжигающее все напрочь, дотла, а Идзаки — это изматывающий ураган, несколько часов кряду, после которого хочется только лечь и умереть.
— У каждого из них есть ради чего подниматься после того, как упал. У Генджи — это необходимость самоутвердиться, доказать себе свое право на себя, на жизнь, на все. Он, как огонь, поднимется из малейшей оставшейся искры. У Идзаки — упрямство, он выживет просто вопреки, из противоречия, чтобы доказать, что вот эти все — идиоты и придурки — в подметки ему не годятся. Тамао — ему вставать нужно меньше всех, ему и полежать нормально; но у него ответственность, ему надо. А Токио... А вот Токио держит любовь. Которой у него в жизни случилось так мало, что он просто не может еще и умереть и потерять таким образом все, что ему дорого — Генджи, Тамао, Судзуран.
Между Серидзавой и Токио неопределенная доля нежности и понимания. Между Серидзавой и Идзаки страсть и немного звериного. Между Серидзавой и Генджи немного ярости и много эмоций со стороны Генджи. Между Идзаки и Генджи непонимание Генджи и скептичный рационализм Идзаки, а еще то, что видит только Идзаки.
Между Токио и Идзаки... Между Токио и Идзаки — Серидзава. С того момент, как Токио увидел, как Идзаки смотрит на Серидзаву. И с тех пор, как Серидзава ответил на этот взгляд.
— Генджи есть за что любить. Потому что все вокруг именно что умники и пофигисты. Тамао, которому фактически поебать, был бы Токио рядом; Токио со своими тараканами; Идзаки с его аналитикой и расчетами. А Генджи — это тот самый Гриффиндор, который идет и делает. Ему говорят — не выйдет, говорят — подумай, говорят еще че-нибудь. А у него упрямство и, блядь, вот этот стержень, эта несгибаемость, которая не дает отступить. Он уже вроде и согласится, что не стоит, а потом все равно пойдет и сделает. Без этого Гарри бы не выжил. И Фродо кольцо бы не донес. Нормальным героям не может быть поебать, они не просчитывают, они просто идут и делают. Это зачастую глупо и нелепо, но это работает. У другого бы не сработало, а у них — работает. Вот за это и любимы.
— Генджи достаточно контактный, эмоциональный, у него отклик сильный. И да, ребенок. И если б ему Тамао раньше руку протянул, он бы в ответ скорее потянулся. Ему очень важно вот это плечо, которое он видит в Тамао, вот это признание... старшего и, черт возьми, наверное, он не признается, но умудренного опытом. Что Тамао с ним считается, когда фактически Тамао же направляет и распределяет все силы по Хосену. Это Тамао чуть насмешливо, но твердо вещает — разберите завалы, зовет Генджи, направляет его, ведет к крыше. Когда вот эта часто наигранная лень пропадает, вполне себе понятно, что он руководит этим бедламом.
И Генджи смотрит на него иногда, ждет как будто одобрения, сам не знает какого, потому что это ж чертов Серидзава, которого надо завалить, но с ним надо... Не то что хочется, а внутри какое-то желание считаться (это мозг спорит с сердцем) и чтобы Тамао с ним считался. И вот отсюда корни этого пейринга. Генджи — огонь. Да, строптивый; они ни до чего не договорились, когда Токио их собрал. Но вот если бы один на один и это Тамао бы позвал — они пришли бы к соглашению. Потому что это означало бы его признание. Он подсознательно хочет признания от этих двоих — Тамао и отца. Потому что в тот момент на диване Тамао был абсолютно закрыт и сказал — я не собираюсь отвечать за твои ошибки. Как отрезал или пощечину дал. Обидно очень. Он сам еще не остыл тогда, Тамао.
А этому... сироте только руку протяни ведь и погладь, и он потянется. Он же такой ведомый. И обязательно его унесет куда-нибудь, вляпается идиот из-за этого. На почве того, что там есть тепло и привязанность. Спутает это по молодости с чем-то хорошим.
Да, у него есть амбиции, он, по идее, даже знает, куда идет, чего хочет, у него есть "я" и ... "я". Раздвоенность какая-то. Незавершенность.
После склада Тамао сам идет к нему. Он понимает, что может как-то... влиять, что-то втолковать. (Потому что ему открывается вот это ребячество с точки зрения... Не, он и раньше знал. Но сейчас с точки зрения старшего, а не противника. Потому что когда делить нечего, начинаются другие отношения.) Постепенно он сам это понимает и потихоньку начинает прощупывать дно, докуда распространяется его влияние. И, черт возьми, обнаруживает, что оно очень глубоко на самом деле.
Понятно, что Тамао сам по себе более зрелый и оттого более... интересный персонаж, смотрится более глубоким, харизматичным, раскрепощенным, вся атмосфера — она обволакивает и меняется под Тамао, как диван под его задницей. А Генджи самому надо менять. И он частенько силу не соизмеряет — это происходит от непонимания размера собственного ресурса — и все нахрен сжигает вокруг. Потом опять замыкается — "Черт возьми, ну что не так-то? Пошло все в жопу". И искренне сильно расстраивается. До искренних слез. И интересен своим гриффиндорским долбоебизмом и искренностью.
И слезы он сдержал, потому что тут хуева туча Хосена позади, а впереди весь Судзуран, но он смотрит на Тамао, именно на Тамао: "Черт возьми... Ты пришел". Тамао, а не Судзуран. Для него весь Судзуран в этот момент собран в одном Тамао. И "меня признали". Непроизнесенное, написанное на лице. С каким гладиаторы на смерть ходили.
— Генджи сентиментальный — это из-за неуравновешенных подростковых эмоций, гормонов, воспитания никакого, когда ему легко заплакать, легко заржать, легко... Да все у него просто. Захотел — пошел разъебал пол-Судзурана. Все у него одним движением левой пятки и желанием правой извилины. И Тамао для него отличный стоп-кран именно в плане физическом. А Идзаки в эмоциональном. И они его вдвоем делают нормальным — взрослым человеком. А с Токио там все сложно.
— Про Токио. Улыбка вот эта его — она, конечно, защита. Когда непонятная ситуация (а они для него в 9 из 10 случаев непонятны эмоционально) или когда неприятный вопрос, люди реагируют по-разному. Тамао пофиг, пошлет не задумываясь, Идзаки подумает и в морду даст, Генджи тоже даст и думать даже не будет. А Токио так не может. Потому что его учили быть вежливым. Говорили, что так правильно, ждали от него вот этого вот. Он и Судзуран выбрал еще и потому, что там не надо было притворяться. Только поздно уже, вбили на подсознательном уровне. Поэтому у него машинально, пока он думает, пока справляется с собой, пока ищет верный вариант ответа, вот эта улыбка. Это как табличка — подождите, программа готовится к работе. Только хуже, потому что этой улыбкой он прикрывает все. Все настоящее, что в нем происходит.
Он вообще хочет быть настоящим. Пытается. Из-за Тамао особенно, конечно. Но и из-за себя тоже. Но все равно, Тамао тут как катализатор. Токио старается выдавать непосредственную, необработанную внутренней программой реакцию. Быть собой. Не думать, какое впечатление произведет тем или иным словом, той или иной реакцией. И какое-то время у него получается. Но очень быстро он снова сбивается. И опять начинает обдумывать и рассчитывать. Потому что не то что не верит, а как-то даже мысли не допускает, что может быть интересен и нужен сам по себе. Интересен чем-то, нужен за что-то — вот это ему понятно, и он старается всегда быть на уровне, показать себя в лучшем свете. А Тамао от этого больно, от того, что никак не может убедить Токио, что тот нужен ему просто так. И из-за того оба немного несчастны. (Но счастливы — больше.)
С Тамао спокойно и стабильно при всем его бродяжничестве, при этом он может твердить, что живет одним днем. Да, это парадокс.
— Нет, не парадокс. Просто потому, что это зависит не от образа жизни, а от человека. (С Арагорном вон тоже спокойно — и даже относительно стабильно.) С Тамао можно быть уверенным в его отношении — отсюда и ощущение стабильности (только Токио все не верит, отсюда и некоторое напряжение по периметру), а Идзаки знает что Тамао верить можно. (Генджи не знает, но чувствует.) Тамао носит это спокойствие в себе. Он действительно живет одним днем, не задумываясь о будущем — потому что ему незачем о нем задумываться. Потому что он не изменится, а значит, справится со всем, что бы ни принес завтрашний день. Нет смысла думать о грядущем — все равно не угадаешь, что будет, нельзя подготовиться к тому, чего не знаешь. Но если в сегодняшнем дне все сделаешь как надо, он станет опорой для завтрашнего, каков бы тот ни был. Тамао создает то, на что можно опереться, скрепляет сегодняшний день. А завтра будет завтра.
Он бывает и печальным, и угрюмым — причем я очень легко его такого представляю. Он вообще часто задумчивый, и далеко не всегда безмятежно. Кстати, вот тут они с Генджи пересекаются. Токио, Шун — этим надо просчитать и действовать, им не нужен вот этот момент внутренней сосредоточенности. А Тамао и Генджи он необходим. Тамао — чтобы прийти обратно в соответствие с окружающим миром, а Генджи — чтобы встать с ним в конфронтацию. То есть Тамао подтягивает разболтавшиеся гайки и снова заставляет механизм работать, а Генджи срывает резьбу окончательно и срывается.
В Тамао есть что-то такое... Когда человек настолько уверен в себе, что может позволить себе все. И это не самоуверенность, ничего общего. Это именно вот настолько полная гармония с миром. Опять же, не в плане красоты или безмятежности, не, нихуя. Он просто так плотно встроен в ткань мира, так видит ее, что видит и все косяки. Видит, что можно исправить, а что уже совсем запорото, и его это огорчает временами, раздражает, бесит. Он очень реалистичен. Как никто из них. Планы, расчеты, эмоции — они искажают восприятие мира, потому что дают иллюзию контроля над ним. А его невозможно контролировать, возможно лишь находиться в потоке и ловить моменты, когда реально можешь повлиять на какую-то незначительную мелочь. Это специальное такое умение. Его, наверно, можно прокачать и влиять на более существенные мелочи даже. Но глобальные перемены — это вообще талант и удача. Тамао в курсе и на глобальное не замахивается. Только то, что вокруг. Он просто видит роль и судьбу каждого, усмехается и пытается повлиять в рамках доступного. Чуть-чуть поправить. Ну, когда не лень.
Такие они, воронята... не очень благополучные. Каждый по-своему. Но любопытно, что вместе, в гнезде, они компенсируют это друг другу. Нивелируют минусы, умножают плюсы. Механизм работает, хотя со стороны смотришь — вроде и не должен. Но этих четверых мнение со стороны не волнует. Их гнездо — их крепость. Даже когда Судзуран уже позади, они остаются его воронятами.
URL записи
